- Что?
- Глупости всякие. Про то, что ты на самом деле безумна и оттого ведешь себя недостойно... про любовников каких-то... у хорошего мужа жена на сторону не ходит.
Одовецкая фыркнула.
- Злым он был человеком, уж прости. Гадостным. И уверенным, что никто-то ему ничего не сделает. Так мне и сказал, мол, дар его столь ценен, что все остальное простится. Стало быть, стоит он выше прочих... о благе радеет... и вот-вот совершит открытие... уж не знаю, что он там открывать собирался, но меня злость такая взяла. Ко всему... мои люди из простых, наука им до одного, уж прости, места. В доме они погуляли, после и в обсерваторию сунулись, нашли там... много всякой дряни. А этот орать начал, мол, что ему эксперимент испортят... а там дети. Понимаешь? Всякие, от совсем маленьких до постарше... родителей, стало быть, под нож, а детишек этому... для блага науки. Он, когда я его вешал, визжал, что многих спасет. Малая кровь, мол, большую остановит. Так что... уж прости. Я ни хрена в науке не понимаю, но знаю, что детей мучить нельзя...
- Поэтому вы и молчали, да? - Аглаины руки легли на виски. - Бабушка, тебе лечь надо! И не спорь.
Спорить сил не было.
Хотелось, но... не было.
Просто вдруг усталость навалилась и сразу, а ком в груди разросся. Сердце и не выдержало. Конечно. Не в душе дело, вовсе не в душе... сердце это.
Оно всех подводит.
До крайности ненадежный орган.
Глава 35
Глава 35
Она пришла в себя.
В постели.
Мягкой и душной, хотя окошко и было приоткрыто. Доносилось птичье пение. Легкий ветерок тревожил паутинку тюля, в которой будто мухи запутались крохотные золотые розочки. На гардинах розы были куда как покрупнее, но тоже золотом шитые. И шитье поблескивало так, что глаза ломить начинало.
Комната...
Собственные их покои, выделенные высочайшею милостью. И гардины эти Одовецкая собиралась менять. С самого вот первого дня они ее раздражали несказанно какою-то пустою бессмысленной роскошью. А вот поди ж ты, сейчас лежит и разглядывает тихонько.
В груди тяжело, но тело... живо.
Значит, обошлось.
Руки шевелятся. Ноги тоже. Сила свилась в животе теплым комком, будто кошка сверху легла. И стоило потянуться, как откликнулась, плеснула нитями диагностических заклинаний.
- А тебе, бабушка, все неймется, - Аглае синий был к лицу.
Платье новое.
Волосы лентой стянуты. На запястье нитка жемчуга болтается, а с нее сердечко золотое свисает.
- Дядька Дубыня подарил... много чего подарил. Он на каждый мой день рожденья подарок покупал, представляешь? - сказала она, присаживаясь на кровать. - Он... никого не убивал. Он только спрятал... боялся, что тебе достанется. И мне тоже.
Аглая и сесть помогла, только подушек, которых вдруг в комнате взялось с дюжину, под спину напихала. Подала воды. И теплых влажных салфеток.
Властимира чувствовала себя слабой.
Неприятно.
- Рассказывай, - велела она. - Что тут...
- Да ничего... объявили о заговоре. О взрыве. И заговорщиков повязали, кто живой. Правда, ходят слухи, что не всех, но уж больно много бы вышло. Говорят, что в городе тоже волнения учинить собирались, но там войска... а бритты на границе учения устроили. Случайно вроде бы как.
Властимира хмыкнула. В этакие случайности она давно не верила. Да и не только она. С другой стороны, целителям ли в политику лезть.
- Другое... говори.
- Позже, - Аглая посерьезнела. - Я дядьку Дубыню кликну. И... еще Довгарта, а то он тут поселиться хотел. Злился очень на тебя, что заболела. Бабушка, не трогай больше душу, ладно?
- Больше не буду.
...если нужды в том не выпадет.
Аглая вздохнула и встала.
- Я скажу, чтобы тебе помогли. Только сама не вставай, тебе еще неможно. И вообще... в твоем возрасте пора бы уже поберечь себя.
Сказано это было с немалым упреком. Возраст? Что возраст. Старой себя Властимира не чувствовала, напротив, бродило в крови что-то такое, разэтакое, хмельное. Хотелось вдруг вскочить, закружиться по комнате, напевая в полголоса...
Глупость какая.
Она и сидела-то не без труда. И глаза закрыла, отрешаясь от ворчания горничной, и... задремала слегка, что бывает. После переутомления, перенапряжения. Главное, что проснувшись окончательно, смогла поесть и от отвара укрепляющего, от которого изрядно магией тянуло, не отказалась.
Завтра станет легче.
Послезавтра и вовсе забудется. Взгляд зацепился за зеркало. Постарела... это он, упрямый, может твердить, что с годами Властимира только лучше стала. А у нее морщины, между прочим, и кожа стала темнее, смуглее, благо, по нынешним временам сие неприличным не сочтут. В волосах седина, которую не скроешь. Ей не единожды предлагали закрасить ее, а то и вовсе цвет поменять, но Властимира отмахивалась: нет у нее времени на глупости.
Может, однако, и не глупость вовсе? Может... попробовать? Кому она седая нужна?
Тьфу ты, не было печали...
...а он принес азалию.
В горшке.
- Вот, - сказал, поставивши его на туалетный столик, и флакончики со склянками звякнули, а один вовсе упал набок, покатился, но был остановлен решительно. - Я помню, ты срезанных не любишь.
- Не люблю.
Азалия была нежнейшего кофейного оттенка и с темной полосой по краю пышного цветка. Надо же, помнит...
Дубыня отвернулся.
А и его время коснулось... и с сердцем та же беда, что у отца. Огневики. Горят. Сгорают. Но если целителя хорошего. Впрочем, Аглая справится, главное, чтобы душу делить не полезла, все ж таки не то умение, о котором вслух говорить следует.
Молчат.
Довгарт присел на скамеечку для ног. Невозможный человек. Неудобно же! У него вон и кости ноют, и вообще радикулит после разыграется, а он все равно... строит из себя влюбленного. И пусть приятно, что уж тут, но радикулит, кости, да и...
Что люди подумают?
Аглая заняла кресло у окна. Села, сгорбилась, подперла рукой подбородок, глядит на вторую руку, пальцы растопырила, шевелит ими.
Вздыхает.
А Дубыня, как стоял, так и стоит, дверь подпирая, будто иного занятия у него вовсе нет.
- И все-таки, - Властимира не удержалась, дотянулась, коснулась седых волос Довгарта. - Что там произошло? Я ведь имею право знать.
- Имеешь, - согласился Таровицкий. А Дубыня головой тряхнул и заговорил.
- Я Яську любил, верно, но... как сестру. Я сперва-то причин спорить и не видел. Лучше уж ее, чем кого другого искать... потом уже, когда этот ее... появился, она влюбилась. И что мне? Неволить было? Хотя он мне сразу не понравился. Вроде и слабосилок, а глядит, будто на дерьмо...
- Дубыня!
- Что? Дерьмо и есть... свысока так... как же, любимый ученик самого... к императору вхож... все прочили ему при дворе карьеру, а он вдруг в глушь перебрался. Из любви? Кому другому говорите, но я-то видел, что не любил он ее! Вот хоть что ты делай, не любил! Я шкурой это чувствовал...
Он стиснул руки и по пальцам побежал огонек.
Довгарт нахмурился, а Дубыня со вздохом убрал руку за спину.
- Я ей пытался говорить, но только поругались. Наверное, надо было иначе, но ты ж понимаешь...
...и Властимира понимала.
Огневик.
От них не жди дипломатии, они прямые и вспыхивают моментально. Там слово, там два...
- Я ей говорил, чтобы погодила с этой свадьбой, чтобы ко двору хоть раз выехала, а то как сидела в глуши, так и... она ж красивая была. Нашла бы еще кого, а только этот... и папенька ее письма писал... куда мне против папеньки.
Властимира коснулась шеи.
Писал?
Наверное. Она... она не спрашивала никогда, а Ясенька, держась молчаливого их соглашения, сама не заговаривала.
- Она мне сказала, что, мол, в Арсиноре много пустого, а здесь они работать могут... лекарство новое создавать, которое всем поможет.
- Так не бывает, - собственный голос Властимиры звучал будто со стороны. - Чтобы всем...