Один из камней не удержался на золотой пластине и был с раздражением отброшен в сторону.

- И переборливы без меры, - проворчал Мишка. - Я не сомневаюсь, что в отличие от твоего батюшки, Николай знал об особенностях Мономахова венца. И мог бы воспользоваться. Но не захотел... и что в итоге? Вся его семья мертва, включая несчастного мальчишку. А с ними погибли и тысячи других, ни в чем неповинных людей. Так что вся эта брезгливость ни к чему хорошему не приводит.

- От брезгливости тебя избавляли.

- Не без того, - согласился Мишка, украшая каменьями шапку.

Выходило... ловко.

Вот смуглые пальцы цепляют камешек, крутят, будто пытаясь определить ценность. Затем силой впечатывают в золото. А то, еще недавно плотное, размягчается, расползается, принимая подношение. И тусклый камешек вспыхивает.

- Мне позволялось многое, а многое приходилось делать, доказывая, что я способен на поступки. Мне пришлось играть удобную для них роль. На самом деле после того, что случилось с Хеленой, я даже в чем-то понимал тетку с ее одержимым желанием избавиться от этого несчастного Стрежницкого... впрочем, если подумать, то теткина любовница сама была виновата... как и я.

Камней было... много.

И за каждым стояла оборванная жизнь. И надо было бы помешать, остановить, призвать родовые силы, обрушить на негодяя, но Лешек ждал.

- Что до Ветрицкого, то я понимал... мне нужны были его знания, а еще его связи. Не подумай, я не собираюсь занимать трон, я хочу лишь вернуть ее. Прежнюю. И я знаю, что она может, что... если накормить ее досыта, то она исполнит любое, самое безумное желание! А я не безумен. Я знаю, что Хелена жива, что она просто заблудилась где-то там, между живыми и мертвыми. И она вернется. Ко мне. А потом мы уедем. И ни ты, ни отец твой никогда более не услышите о нас... я знаю. Я все придумал...

...и теперь, кажется, Лешек действительно понял, что такое безумие, которым пугали менталистов. Оно и на безумие-то не похоже.

Ведь что дурного в желании вернуть душу любимой?

Или вот уехать?

Далеко, как он говорит, на Север, где небо бескрайнее лежит на вершинах вековых елей. Где реки столь широки, что с берега иного берега не видать. А воды их - свинец и слюда.

Где солнце летом жарит так, что из дому не выйти.

А зимой снега ложатся, укрывая весь мир. И единственное, что остается не белым - черное небо с искрами звезд.

Он, безумец, говорил и говорил.

Про север.

И про дом, который поставит сам, ведь у него хватит сил. Про двор и частокол. Крыльцо резное. Он выбрал узор и научился держать в руках инструмент, ведь без него там не выжить. Про полы из белого дерева, что растет лишь в одном месте. Оно редко и ценно тем, что даже в самую лютую стужу остается теплым. По таким полам ходить одно удовольствие.

Про сундуки.

Ковры.

И прочее, к перевороту дела не имеющее.

Он задыхался, рвался к этой мечте, готовый мир уничтожить, лишь бы воплотить ее. И мир слышал, дрожал в страхе...

- А если... - Лешек осмелился заговорить, когда последний камень встал на место. - Если она не захочет возвращаться?

Ответом ему был снисходительный взгляд.

Безумие не позволит отступить от мечты.

Мишка встал, поднял шапку, потяжелевшую от сотни драгоценных камней, переливающуюся огнями, грозную и видом своим, и силой, от нее разящей. Он осторожно опустил шапку на голову и сказал:

- Я... послал за ее душой хорошего человека. Она справится. А мне всего-то нужно, сделать так, чтобы им хватило сил вернуться... и... не держи на меня зла, ладно? Мне нужна была лишь шапка...

- А попросить?

Лицо Мишки исказила гримаса боли.

- Шапку, может, вы бы и дали... только... не позволили бы... цена высока... а я сам... я все сам... ваши руки будут чисты, а этих... этих давно нужно было бы прижать к ногтю... радуйся, братец... мы уйдем, а ты будешь себе царствовать... и пусть царствование твое будет спокойным. Считай, это моей платой за услугу...

Он покачнулся.

Удержался.

Глава 32

Глава 32

Летит земля под ногами, кружится, катится бубном, а вот небеса неподвижны. Что с них взять-то? Твердь небесная, она, как ни крути, твердью и останется. Разве что звезды приколоченные поблескивают, да небесные волки заходятся заунывным воем.

Будто хоронят кого.

Например, Лизавету.

Она идет. Знает, что не выберется, потому как, хоть мал мир под ногами, но все одно огромен, однако упрямство мешает просто сдаться. Вот если бы кто там, с другой стороны, додумался бы вывести белого оленя, да рога его выкрасил алым, повесил на них три по тридесять бубенцов и столько же колокольчиков.

На шею - ленту волосяную, вдовами плетеную.

На спину накинул узорчатый ковер.

А после открыл заговоренным ножом горло, сманивая черных теней. Они до крови охочи, и уже тогда, словчившись, можно было бы поймать одну-другую на нить из девичьей пряжи. Тонка бы она была, да крепка, не вырвешься...

...поговаривали, что в стародавние времена ученицы плели целые сети.

В сеть теней много поймается.

Коль хватит сил усмирить, запряжет их шаман в скорлупу ореховую, кинет в нее маковый лепесток и, свистнув, гикнув, взмахнет по-над головами плеткой. Полетят тогда тени, понесут скорлупу над мирами, а с нею и дух шаманов. И тогда-то легко им будет мир этот, который на самом деле мал, как на кончике иглы Матери Великой уместился только, облететь.

Отыскать душу заблудшую.

Или даже не одну.

- Кто ты? - спросила Лизавета у девушки в роскошном наряде.

Такие давно уже не носят, чтоб юбка в пол и расшита золотом-серебром. Здесь, в мире заклятом, нити горят ярко, и оттого кажется, что сама девушка пылает.

- Хелена, - сказала она, склоняя голову набок.

Личико ровное.

Бледное.

Глаза вот туманом заволокли.

- Тебя он прислал?

- Ты про кого?

- Михаил...

- Честно говоря, не знаю, как его звать, - призналась Лизавета. - Он не представился. Он хотел всех взорвать. Точнее, чтобы я всех взорвала. А я вот... ушла сюда.

Волки пролетели по небу, чтобы скрыться за горизонтом, но вой их все одно тревожил нарисованные сосны, заставляя их укоризненно качать ветвями.

- На него похоже... я тоже сюда ушла.

Она поежилась и пожаловалась.

- Здесь тоскливо.

Мелькает игла в руках Великой Матери. Бубном, заставляющим мир дышать, гудит ее сердце. И что за дело ей, огромной и вездесущей, до двух заблудших душ? Найти бы тропу, только...

...их пишут кровью.

А оленей в Арсиноре нет. Разве что тот, в зоосаду, но он не белый вовсе.

- Давно ты здесь?

- Не помню... я... глупость сделала, - призналась Хелена. - Поспешила. Собиралась уйти от него, так, чтобы точно не догнал... а выходит, догнал. Ты меня заберешь?

Боялась ли она того или же, напротив, надеялась?

- Если хочешь.

- Не знаю. Я... я уже ничего не знаю. Он сказал, что любит... было время, когда я за эти слова душу продала бы... или на самом деле продала? Это же не ад. Чертей нет. Только волки.

Волчья стая спрыгнула на землю.

Они приближались неспешно, зная, что бежать Лизавете некуда.

- Не бойся, - сказала Хелена, выступив вперед. И руки раскрыла, протянула, позволяя волкам прикусить ладонь. - Они не тронут. Я, наверное, скоро стану такой же. И ты становись. Будем по небу бегать.

У волков были человеческие глаза, и это Лизавете совершенно не понравилось.

Вот не для того она на свет появилась, чтобы по небесам зачарованного мира носиться... хотя огромный белый зверь усмехнулся и голову наклонил: мол, отказываешься зря. Даже не пробовала ведь.

- Поехали, - Хелена легко вскочила на другого волка, поменьше и вовсе бледного. - А я... я сбежала, но все равно ждала, что он за мной придет. Сам придет. Понимаешь? А он тебя послал... и наверное, я дура? Нельзя любить чудовище.